МИХАИЛ ДОМОГАЦКИХ: «‎Я ПРОЖИЛ УДИВИТЕЛЬНУЮ ЖИЗНЬ!»

БРЕМЯ СЧАСТЛИВОГО

Он умер счастливым, такой вот редкий случай. Незадолго до того признался родственникам: «Я прожил удивительную жизнь! Где только не побывал! Даже компьютер освоил. Разве только в космос не слетал!». И – не слукавил. Пацаном, приписав себе в военкомате год, попал на фронт. Причем, в десантную группу подрывников-разведчиков, где вообще-то не выживают. А он – выжил. Много раз был ранен, но уцелел. Потом, уже работая за рубежом, пережил череду автокатастроф. После одной – полгода носил корсет. А однажды в Мозамбике, рухнул самолет, на котором он летел. 13 человек разбились насмерть. Трое – каким-то чудом выжили. Он был одним из них. Лечился сначала в Кении, в Найроби, где был советский корпункт, оттуда его переправили в Лондон, в клинике которого он «завис» надолго. А когда оклемался – отправился в джунгли к партизанам Анголы…

Этот рассказ о Михаиле Георгиевиче Домогацких, абсолютной легенде воронежской журналистики, известном советском публицисте-международнике, авторе нескольких книг повестей, рассказов, а также двух политических романов.

ПОБЕДИТЕЛЬ

Родился он в деревне нынешнего Добринского района Липецкой области. То ли в Воскресеновке, как указывают справочники, то ли в Введеновке, как рассказывали друзья детства: эти деревни стояли рядом друг с другом. Семья была дружной и многодетной – три брата и сестра. А потом в один миг родителей не стало. В автобиографическом романе «Чрезвычайный и Полномочный» Домогацких расскажет, что незадолго до Нового года отец и мать возвращались поздно вечером из соседней деревни через Большое озеро и, не заметив огромной полыньи, рухнули в нее в самом глубоком месте.

Сирот взяла в свою семью тетя Дуня, родная сестра матери, но там Михаил очень скоро заболел. Ему стали сниться страшные сны, он начал бояться озера, но все равно каждый день ходил на его берег. Районный фельдшер, осмотрев парня, только покачал головой: надо срочно сменить обстановку, иначе у впечатлительного мальчика произойдет нервный срыв, во время которого он просто шагнет в водяную бездну. Михаила отправили в Чугуевку, в детский дом. В детдоме Домогацких стал Гегелем. Прозвали так потому что, кто-то из ребят рассказал, мол, был такой «головастый мужик, каких свет не видывал», а Михаил среди сверстников был самым «головастым», – чем ни Гегель. Однажды они убежали из детдома в Испанию, сражаться с фашистами. С приключениями добрались до Одесского порта, где их уже чуть ли не сняли с парохода. Домогацких был самым маленьким из друзей-беглецов, и поначалу брать его с собой не хотели. Спор рассудил заводила: «Гегель нам пригодится как переводчик. Ты что ли будешь пленных немцев допрашивать?»

У этого довода была своя правда. Домогацких имел какой-то особый врожденный дар к иностранным языкам. В детском доме немецкий преподавала пожилая дама, окончившая Берлинский университет. Она сразу почувствовала, что иностранный язык у Михаила совершенно не вызывает сопротивления. Парень настолько быстро схватывал слова, запоминал целые фразы, что за год легко одолел всю школьную программу. Учительница начала заниматься с ним английским. Увлечение языками осталось у него на всю жизнь. Домогацких владел основными европейскими и азиатскими языками настолько свободно, что мог без переводчика путешествовать по разным странам Европы, Азии и Африки.

К школьным годам относятся и его первые пробы пера в добренской районке «Ленинский путь». Писать заметки ему нравилось, и в 1939 году, получив аттестат, Домогацких поступил в Ленинградский институт журналистики им. Воровского. В июне 1941-го, сдав очередную сессию, приехал на родину, где все его друзья уже получили повестки… Боевое крещение получил под Москвой в октябре 41-го. Свой первый бой запомнил на всю жизнь и в одном из рассказов подробно описал его: «Я ничего не понимал. И так было несколько минут. Потом как-то спала пелена с глаз, и я отчетливо увидел, что это лежат не мешки, а вражеские солдаты, убитые нами… Нами! Меня всего передернуло от холодной дрожи… Такое затмение памяти было у меня только раз в жизни, когда прыгал первый раз с парашютом…»

В тех боях был ранен, потом это повторялось еще и еще… Из госпиталей удирал при первой же возможности: пока не мог воевать писал тексты в дивизионную газету «За отечество», а в конце войны стал военкором «Красной звезды». У Домогацких есть рассказ «Суровый закон». Там военный корреспондент пишет очерк о разведчиках. Все они погибают, чтобы один, Сапожков, вернулся и доставил разведданные в штаб полка. «Пять человек погибли, чтобы остались в живых тысячи. Таков закон войны». Редактору очерк тот очень понравился, он поставил его в номер, спросив у военкора: «А где сейчас Сапожков? Может, сфотографировать его?..». Автор замялся, а потом сознался, что Сапожков – это он и есть.

Сам Домогацких, в перерывах между газетной работой, ходил с диверсионными группами в тыл врага до самой Победы. Вот где пригодился его блестящий немецкий! А в октябре 1944-го, когда советская армия уже освобождала Европу, Михаил был заброшен в оккупированную немцами Венгрию в одной группе с будущим многолетним руководителем этой страны Яношем Кадаром, с которым Домогацких дружил и после войны.

Выпуск «Молодого коммунара» был приостановлен в годы войны. Не выходила газета и после Победы до 1949 года. Ее редактором и был назначен Михаил Домогацких, к тому времени возглавляющий отдел «Коммуне».
Домогацких стремился сделать характерным признаком воронежской «молодежки» именно творческое, а не идеологическое начало. Для этого он, включив свое знаменитое обаяние, увел из «Коммуны» в редакцию «Коммунара» авторов, обладающих этим самым началом – Владимира Кораблинова, Юрия Гончарова, Николая Коноплина, Константина Локоткова. Редактировал газету он недолго – с января по июль 1950-го, а потом секретарь обкома партии Жуков отправил его в столицу в Высшую дипломатическую школу. Из-за блестящего знания немецкого и французского языков его приняли сразу на второй курс.

ДОРОГА ИЗ ДЖУНГЛЕЙ

Почти сорок лет Домогацких был собкором «Правды» в странах Азии и Африки. Там Михаил Георгиевич прожил большую часть своей жизни. У Домогацких, как и у большинства советских журналистов-международников, была четкая установка на хемингуэевскую биографию, где экстремальная заграничная деятельность и комфортный быт сочетались со страстной тоской по народному крестьянскому быту и развлечениям. Именно в такой атмосфере и рождались обычно печальные и сдержанные тексты с обязательным интеллектуальным смыслом.

В книге «Ожерелье экватора» (1980), куда вошли очерки о путешествиях по островам Индонезийского архипелага, Домогацких размышляет: «…я часто сравнивал жизнь в современных городах с тем, что видел в глубинных районах Западного Ириана. С одной стороны, быстроходные автомобили, огромные магазины, почти фантастические машины, а с другой – люди, живущие в одном с нами веке, рубят дерево каменными топорами; залитые огнем реклам широкие улицы и огонь, добываемый трением; открытые кинотеатры, куда въезжают зрители прямо на автомобилях, и человеческие черепа, хранящиеся как память о мужестве; мягкие глубокие кресла в гостиных залах и свиней, которым отводят лучшее место в хижине; изысканная кухня в ресторанах и женщины, кормящие поросят грудью. И все это в нескольких часах полета…»

Противопоставление здесь – не только внешние. В своих азиатских и африканских очерках Домогацких, сталкивая мир достатка с миром нищеты, показывает два вечных начала существования жизни на земле: одно – неизменность бытия, его статуарность, а второе – глобальные перемены, постепенное утверждение человечности в бесчеловечном хаосе. При этом человечность не обязательно означает добро. Это может быть и то самое «бремя белого человека», призванного изменить природный мир. В книге «Джамбо, Африка!» (1970) Домогацких, рассказывая о днях, проведенных в одном из самых закрытых африканских племен, проницательно замечает: «Не думаю, что крутыми административными мерами можно будет перенести масаев «из каменного века в век атома». Достаточно раз побывать среди них, не там, где их держат для туристов, а в обычной обстановке, в которой масаи не очень хорошо представляют, что за границами их поселения есть другой, беспокойный, тревожный и очень странный для них мир, чтобы понять, насколько близки эти люди к природе, насколько чисты они в помыслах, верны слову, правдивы. Они не смогут безболезненно перейти из своего нынешнего состояния в новое время. Для этого потребуются годы и годы. Это случится тогда, когда они перестанут чувствовать, что новые условия жизни закрывают для них просторы далекого горизонта».

ГИБЕЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО

Домогацких никогда не стремился быть писателем первого ряда. При этом он был прекрасным знатоком русской и мировой истории, блестящим специалистом по восточным языкам и восточной же психологии, успешным журналистом, умудрившимся взять интервью у Мао Цзэдуна. И обладал очень важным качеством подлинного писателя – умением чувствовать драматизм переломных моментов истории и пытаться выразить особенности поведения человека в экстремальных ситуациях.

О войне, на которую Домогацких попал мальчишкой и с которой вернулся майором, он написал две книги прозы – «Повесть о десантниках» (1961) и сборник рассказов «Особое задание» (1976). Обе имеют практически идентичные посвящения «Друзьям, кому в годы войны было двадцать» и «Моим боевым друзьям – комсомольцам Великой Отечественной войны» и схожие сюжеты, выстроенные вокруг одной и той же ситуации: группа диверсантов, выполнив задание, возвращается к своим, преодолевая огромное пространство, занятое врагом.

Пространство войны у Домогацких – неизменно враждебное. И неважно, стреляют там в данный момент или нет, но там каждую секунду решается чья-то судьба. Оттого и жизнь человека может оборваться там в один миг, и поэтому человек должен сконцентрироваться, сделать всё возможное, чтобы выстоять. Преодоление такого пространства – очень важный символ для понимания драматизма нашей победы. В его предсмертном романе «Чрезвычайный и Полномочный» есть поразительные по откровенности размышления на этот счет: «Через сорок лет слово трусость исчезнет из лексикона ветеранов, будто ее не было, будто шли в бой люди, которым было неизвестно чувство страха. Уж если они поднимались в атаку, то только с «ура!» и только до сокрушения врага. И будто не было ничего, что может бросить даже тень на героический подвиг народа… Но солдаты, видевшие войну, знают, как сковывал душу и сердце страх, как трудно было не выскочить из окопа, когда к позициям подползали танки, а следом за бронированными махинами бежали солдаты с автоматами, в которых, кажется, никогда не кончались патроны, и пули, как пчелы, вырвавшиеся из ульев, летали роем над головой и будто все были направлены в тебя и нет от них спасения, все равно какая-то настигнет… И надо было побороть в себе мысль, что следующая пуля – твоя, забыть об этом и, прижавшись щекой к прикладу, а не приставив автомат к животу, как шли немецкие солдаты, выбирать цель и стараться, несмотря на сковывающий страх, попасть в нее. Но ведь кому-то казалось, что спасение в одном – бежать, бежать, бежать. Страх застилал глаза, а внутренний голос, уже не поддающийся контролю рассудка, кричал, вопил внутри, что надо забыть про всё – про долг, присягу, товарищей, лежащих рядом, живых и уже убитых, рвануть назад, подальше от окопов, где сейчас, через несколько минут, тебя смешают с землей, и никто никогда не узнает, куда ты делся и жил ли ты вообще на земле»

ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ

К военной теме Михаил Домогацких вернулся в начале 1980-х, когда война вновь стала не только возможным, но и наиболее эффективным инструментом внешней политики. Исследованию этой проблемы посвящена его дилогия о вооруженном вмешательстве США в гражданскую войну во Вьетнаме – «Южнее реки Бенхай» (1982) и «Последний штурм» (1985). Эти романы известный журналист-международник Генрих Боровик назвал лучшими книгами о вьетнамской войне. А в Голливуде одно время даже собирались снять на их основе художественный фильм. И такой интерес к ним был неслучаен.

Дилогия написана Домогацких в жанре политических романов, при этом доля вымысла в них минимальна. Автор, работая несколько лет во Вьетнаме, провел расследование произошедшего, подробно изложил хронику конкретных событий, вывел на страницы книг реальных исторических лиц, как из высшего эшелона власти США, так и из руководства Северного и Южного Вьетнама. В итоге широта охвата персонажей и событий получилась впечатляющей. Действие переносилось из Белого дома и кабинетов высших политиков во вьетнамские джунгли, с командных пунктов американских генералов в буддийскую пагоду. Всё это подкреплялось солидной базой документалистики, за счет чего и возникал эффект публицистически заостренного повествования в жанре нон-фикшн.

Локальное пространство войны, на котором действовали разведчики-диверсанты времен Великой Отечественной, теперь разрослось, охватив обе стороны конфликта. Только называет эти пространства Домогацких теперь по-разному: с одной стороны – «Дорога жизни» (так обозначил движение американских войск вглубь чужой страны президент США), а с другой – «Тропа Хо Ши Мина» (а это – путь через горы и джунгли, по которому перемещались войска восставших вьетнамцев, получивший имя их главнокомандующего). Домогацких пытается исследовать оба этих пространства, дабы определить – может ли какая-либо, даже самая благая цель, стать достаточным оправданием для массового убийства.

Действие романа «Южнее реки Бенхай» начинается в 1964 году, когда президент Америки, одержимый «всепожирающей страстью к политической карьере», затевает войну на юго-востоке Азии, дабы остановить распространение там враждебных для него идей (в данном случае, коммунизма). Боевые действия начались вслед за этим с провокации, разыгранной в Тонкинском заливе, где вьетнамские торпедные катера якобы атаковали корабли 7-го флота США, после чего Конгресс США предоставил президенту особые полномочия для ведения войны в Юго-Восточной Азии.

Домогацких подробно описывает ход боевых операций с обеих сторон, но наиболее впечатляющими в его дилогии являются страницы, где показано, чем «грязная война» оборачивается для гражданского населения. Как говорит американскому полковнику один из знаковых персонажей дилогии – буддийский священник, настоятель пагоды Пурпурных облаков мудрый Дьем: «Вы думаете, будто вытираете слезы народу, а на самом деле глаза ему выдавливаете». Другой персонаж, которого автор называет «какой-то профессор или писатель», упрекая министра обороны США в чрезмерной жестокости произносит: «Даже тигр боится зацепиться за лиану, чтобы не потревожить всего леса. А вы, господин министр, потревожили весь мир и вызвали на себя его гнев».

Чтобы ни у кого не осталось сомнения в справедливости такого гнева, Домогацких включает в роман сцену уничтожения дивизией двух мирных деревень. Рассказ об этом потрясает. Обе деревни «запылали почти одновременно. Женщины бросались в охваченные огнем хижины, пытаясь спасти не проснувшихся еще малышей, но вдогонку им гремели выстрелы. И если какая-то из них все-таки выскакивала из пламени с ребенком на руках, ее тоже встречали выстрелами. Из католического храма вышел священник в темной сутане, предъявил молоденькому лейтенанту какой-то документ и принялся убеждать его в чем-то, смешивая вместе английские, вьетнамские и французские слова. Лейтенант, по-видимому, ничего не понял, повертел в руках документ и за ненадобностью бросил его в огонь…Население деревень было выбито поголовно, последним был застрелен священник, читавший над расстрелянными односельчанами молитву».

Это – сцена ада. Но возмездие неотвратимо приходит к его вершителям.
Тот священник с крестом в руках, безвинно застреленный лейтенантом, не давал спокойно жить своему убийце, часто являлся ему во сне, будил его среди ночи грозным возгласом: «Проклинаю!» И в итоге лейтенант не выдержал и покончил с собой. А вот судьба еще одного ветерана, прослеженная Домогацких: «Через тринадцать лет бывший шофер артиллерийского полка Эдвин Тинделл приедет во Вьетнам с группой американских ветеранов вьетнамской войны …
– Мне больно и стыдно, – скажет он, – быть на этой земле, которой мы принесли столько бед и страданий. Мои друзья-ветераны, ставшие в ряды антивоенного движения, попросили меня выступить здесь и сказать: прости нас, Вьетнам! Чужая злая воля бросала нас на твою землю, против твоего народа. Мы прошли через испытания Вьетнамом и поняли, какое чудовищное преступление теперь уже против всего человечества готовится в бетонированных бункерах военных штабов. Я хочу сказать, что мы, осознав цену содеянному, будем отдавать все силы, чтобы не допустить повторения твоей трагедии, Вьетнам!»

На этом фоне показателен образ одного из главных персонажей дилогии – полковника американской разведки Юджина Смита. Он – убежденный антикоммунист, но, будучи интеллектуалом и офицером чести, Смит стремиться разобраться в причинах начала войны и необузданной жестокости его соотечественников в чужой стране. Вернувшись из Вьетнама на родину, полковник Смит продолжает работать в секретном отделе Пентагона, где обнаруживает документы, раскрывающие подлинные основания для начала «грязной войны». В финале дилогии Смит обнародовал эти документы, за что прямо в своей машине он был убит длинной очередью из автомата. Полковник Юджин Смит завершает галерею образов разведчиков, действующих во всех военных произведениях Домогацких. Несмотря на усилия, никому из них так и не удалось преодолеть пространство войны.

Дмитрий Дьяков
Из книги «Чёрная земля. Литературный слой», Воронеж, 2024
Публикуется в сокращении.