ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ ДУШЕПРИКАЗЧИК


24 октября 1822 года, в селе Хренное Липецкого уезда Тамбовской губернии родился литератор, краевед, педагог Михаил Федорович Де-Пуле. деятельность которого тесно связана с историей воронежского края.
Почти двадцать лет М.Ф. Де-Пуле преподавал русский язык и историю в Воронежском кадетском корпусе (1848-1865), был редактором неофициальной части «Воронежских губернских ведомостей» (1862-1863), участвовал в знаменитом второвском кружке – ярком интеллектуальном явлении русской провинции XIX века, был другом и душеприказчиком поэта И.С. Никитина. Де-Пуле был одним из инициаторов появления в Воронеже первой публичной библиотеки. Кроме того, он оставил целый ряд очерков о своих друзьях и знакомых – знаменитых воронежцах прошлого.

О.Г. Ласунский
М.Ф. ДЕ-ПУЛЕ КАК ТИП ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ПУБЛИЦИСТА

Провинция рождала различные типы творческих работников. Были у нее и свои беззаветно преданные публицисты, сознательно, из принципа, посвятившие ей все силы и саму жизнь. К их числу принадлежал и Михаил Федорович Де-Пуле, имя которого пользовалось большой известностью далеко за пределами губернии.
В судьбе Де-Пуле, в его мировоззренческих метаниях наглядно отразилась вся противоречивая сущность провинциальной действительности, где сталкивались не только личные честолюбия, но и идейные, нравственные позиции, где, как и в Петербурге, в жестокой схватке сошлись старое, охранительное начало с новым, нигилистическим. Социальные страсти бурлили тогда и в самой разночинной среде, внутри местной интеллигенции. Разыгрывавшиеся в провинции духовные драмы носили подчас особенно бескомпромиссный, трагический характер.
Идеологическая метаморфоза Де-Пуле, его, по удачному выражению одного из исследователей, «взлет и падение» являлись следствием острых процессов, затронувших всю российскую глубинку. Де-Пуле представлял собою в этом смысле один из колоритных типов провинциального культурно-общественного деятеля. Именно этим и объясняется наше внимание к его фигуре.
Вся жизненная канва этого человека связана с провинцией, которую он хорошо знал и понимал. Родился в Тамбове (1822), гимназический курс прошел в Воронеже, учился на словесном факультете Харьковского университета (окончил в 1848 г.), преподавал русский язык и историю в Воронежском кадетском корпусе, с 1866 г. жил и работал в Вильно, в 1870 г. переехал в Полтаву, где и ушел со службы в отставку, в 1877 г. вернулся в Тамбов, там и умер (1885) — такова своеобразная кольцевая композиция его судьбы. Сам Де-Пуле признавался: «Я провинциал до мозга костей…».
Отлично понимая ведущую роль Петербурга и Москвы в умственном обновлении страны, Де-Пуле вместе с тем подчеркивал, что они «перед целой Россией капля в море». Благодаря усилившимся сношениям со столицами провинциальная публика стала гораздо развитее эстетически, чем прежде, — это было для Де-Пуле бесспорно. Однако и столичные деятели литературы и искусства обязаны, по его мысли, проявлять более глубокий интерес к провинциальной действительности, не обижать ее своим высокомерием. Горячий поборник скорейшего пробуждения губернского общества от спячки, Де-Пуле призывал лучших людей из провинции, не дожидаясь благосклонного внимания столиц, работать самим в поте лица своего. В этом излишне резком, порой демагогическом разграничении столиц и провинции Де-Пуле был не прав. Но его требование к столичным литераторам знать Россию всю, вплоть до самого глухого уголка нельзя не признать закономерным и злободневным.
Сам Де-Пуле сделал необычайно много для оживления культурно-общественной деятельности в воронежском крае. Он явился инициатором местных публичных чтений, благодаря его энергии открылась публичная библиотека. После отъезда Н.И. Второва в Петербург все, что прежде группировалось вокруг него, «примкнуло к М.Ф. Де-Пуле». Михаил Федорович был биографом Никитина и страстным пропагандистом его творчества. Составленный Де-Пуле двухтомник никитинских «Сочинений» (Воронеж, 1869) с его большим вступительным очерком стал широко известен в стране и даже за рубежом. Так, незадолго до своей кончины получил из России экземпляр двухтомника А.И. Герцен, который еще ранее прочел в «Вестнике Европы» поразившее его описание смерти Никитина — оно было взято из очерка Де-Пуле.
Благодаря Де-Пуле упоминания о Воронеже стали гораздо чаще появляться на страницах столичных журналов и газет. Одновременно он развернул активную работу по улучшению местной периодической печати. Будучи редактором «Воронежских губернских ведомостей» (1862–1863), Де-Пуле сделал их неофициальный отдел весьма содержательным. Газета становится в этот период одной из лучших в стране. Извлечения из нее появляются во многих других газетах, в том числе и столичных. «Воронеж[ские] ведомости вы сумели поставить на такую ногу, — писал 9 декабря 1863 г. П.И. Бартенев к Де-Пуле, — что у нас в библиотеке [Чертковской] их с любопытством читают лица, даже ничем не причастные к Воронежу».
Де-Пуле придавал принципиальное значение развитию и совершенствованию местной прессы. Он в корне не принимал сетования столичных издателей по поводу так называемого «провинциального безмолвия», т.е. отсутствия в провинции серьезных корреспондентов, старался личным примером опровергнуть этот тезис. Более того, он считал, что провинция нуждается в своей журналистике. «Право, пора будить провинцию и вырвать журнальную монополию из рук столичных антрепренеров», — писал Де-Пуле Д.И. Каченовскому в Харьков 30 декабря 1860 г. Он видел один из путей решения этой проблемы в расширении сети частных газет, противостоящих казенным ведомостям с их двойной цензурой (собственно цензора и начальника губернии).
Заслуживает быть отмеченной и многолетняя педагогическая и научно-методическая деятельность Де-Пуле, автора ряда трудов по вопросам лингвистики, русской истории, краеведения («местнографии», как предпочитал он выражаться). Среди учеников Де-Пуле по кадетскому корпусу оказалось немало лиц, ставших впоследствии крупными учеными, писателями, публицистами. Из числа любимых воспитанников Де-Пуле назовем, в частности, Николая Платонавича Барсукова, известного создателя многотомной биографии М.П. Погодина; к исторической тематике он обратился не без влияния своего наставника. Доброе слово о Де-Пуле сказал и другой его ученик, публицист народнического направления Сергей Николаевич Кривенко. Ведущим педагогическим принципом своего учителя он считал подчеркнутое уважение к человеческой личности и самостоятельности убеждений в питомцах. Де-Пуле стремился пробудить в кадетах интерес к современным идейным спорам, обратить их внимание на различные аспекты народной жизни. При этом он не навязывал им свою точку зрения, предоставляя возможность духовного самоопределения.
Де-Пуле вел обширную переписку с иногородними корреспондентами и являлся своего рода связующим звеном между кружком воронежской интеллигенции и общественностью столиц. На адрес Де-Пуле систематически поступала оттуда почта, содержавшая богатую информацию о наиболее злободневных событиях как в политической области, так и в художественной. Эта информация тотчас становилась достоянием дружеского окружения. Из Москвы Де-Пуле писали А.Н. Афанасьев, П.И. Бартенев, Ф.Н. Берг, А.С. Суворин и др. Часто приходили письма от брата Де-Пуле по матери, студента Московского университета (с осени I860 г.) Леонида Николаевича Павленкова, который был посредником Де-Пуле в его сношениях со столичными журналами и нередко сообщал самые свежие писательские новости.
Воронежского автора хорошо знали русские читатели. Статьи Де-Пуле, посвященные различным сторонам текущего литературного процесса, стали появляться в московских и петербургских изданиях еще с середины 50-х гг. Их своеобразной чертой была попытка рассматривать конкретные произведения с точки зрения «педагогической критики». Идея последней обоснована им, в частности, в рецензии на книгу И.А. Гончарова «Фрегат «Паллада» («Атеней», 1858, № 6). Де-Пуле говорит здесь о большом значении словесности для нравственного и эстетического воспитания подрастающего поколения. В пристальном внимании к этим вопросам сказались не только профессиональные интересы автора, но и общая тенденция эпохи, когда шла борьба между различными общественными лагерями за неокрепшие души юношества. Де-Пуле был одним из первых критиков, призывавших сочинителей учитывать в своем творчестве возрастные особенности молодого читателя.
Примером «педагогической критики» может служить также разбор книги С.Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука» («Московские ведомости», 1858, № 54), который свидетельствует о глубокой аналитической проницательности его автора. Сам С.Т. Аксаков остался доволен выступлением Де-Пуле и в письме к нему от 9 мая 1858 г. выражал свою благодарность: «В статье вашей поразило меня особенно то место, где вы говорите о сущности и характере моего дарования. Вы так верно отгадали и определили его, что точно заглянули в мою душу».
Немало верных суждений и тонких наблюдений можно найти и в других работах Де-Пуле, посвященных произведениям Тургенева, Писемского, Марко Вовчок, Никитина, Григоровича и др. Однако действенности его выступлений сильно мешала противоречивость идейных установок автора. Никакие упования на «педагогическую критику» не позволяли уйти от суровой реальности. Начиная с 1858 г. столкновения между демократами и либералами приобретают исключительную остроту, охватывая и сферу эстетических воззрений. В этих условиях любой публицист должен был определить свою позицию, выбрать свой «берег». Де-Пуле сделать это было непросто. Причиной тому служили не только личные свойства характера (прежде всего отсутствие бойцовских качеств), но и объективные обстоятельства его духовной эволюции.
Мы согласны с мнением тех исследователей, которые полагают неправомерной упрощенную, плоскостную трактовку творческой деятельности Де-Пуле. Подобная трактовка, основанная на выпячивании отрицательных моментов в миросозерцании публициста, лишает картину жизненной сложности и драматичности. Внутренний кризис Де-Пуле являлся особенно мучительным еще и потому, что протекал в условиях специфического провинциального бытия. В больших городах с их четкой поляризацией сторон всегда легче определить свое место под знаменами того или иного стана. В губернской России 60-х гг. действовали те же могучие силы социального размежевания, но их тормозила узость рядов местной интеллигенции. Многих из ее представителей связывали друг с другом узы долголетней личной дружбы, а порой и родственные нити. Порывать сложившиеся отношения было тяжело для обеих сторон. Для натур вялых, колеблющихся, нерешительных (а именно таким и был Де-Пуле) этот процесс сопровождался нравственными метаниями, перепадами взглядов, идейной неустойчивостью.
В 50-е гг. Де-Пуле находился под благотворным влиянием демократически мыслящего Н.И. Второва, да и вся атмосфера второвского кружка не могла не сказаться лучшим образом на его общественной позиции. Определенное воздействие на своего приятеля оказывал и опекаемый им поэт-мещанин И.С. Никитин. В этот короткий отрезок своей деятельности Де-Пуле позволял себе порой резкие обличительные выпады, критику правительственной политики, смелые высказывания о цензурном гнете. Де-Пуле склонялся к сотрудничеству в «Современнике», а редакция журнала готова была предоставить ему страницы как наиболее заметной фигуре среди немногочисленных провинциальных критиков.
В рецензии Де-Пуле на филологическую работу Ф.И. Буслаева (Современник, 1859, № 8) В.Г. Белинский упоминается в благожелательном контексте, равно как и в рецензии на сборник стихотворений Никитина (Русское слово, 1860, № 4). Но пройдет совсем немного времени, и подобные мотивы из писаний Де-Пуле исчезнут, а имя великого критика-демократа будет предано поношению.
Де-Пуле не выдержал испытания «эпохой Чернышевского». Житейские обстоятельства (отъезд в Петербург Второва, усилившаяся болезнь Никитина) также складывались не в его пользу. Глубоко коренившиеся в нем либеральные иллюзии одержали верх, и сначала медленно, а затем все резче Де-Пуле делает крен вправо. Принципы «педагогической критики» постепенно перерастают в апологию «прекрасного», «поэтического». Де-Пуле все далее отходит от насущных проблем жизни. Восторженная оценка им романа Тургенева «Дворянское гнездо» (Русское слово, 1859, № 11) находилась в общем русле либеральной критики. Народным рассказам М. Вовчок Де-Пуле противопоставлял в качестве образца произведения Н. Кохановской (Русская речь и московский вестник, 1861, № 47, 11 июня) с их идеализацией патриархальных черт в крестьянстве.
Воронежский автор часто писал об отражении в искусстве народности, т.е. обращался к ключевой проблеме современной ему эстетики. Однако толкование ее, предложенное Чернышевским и Добролюбовым, он не разделял. Ему ближе были славянофильские воззрения. Де-Пуле считал идеальным «православно-народно-русское» направление славянофильской газеты И.С. Аксакова «День». «С направлениями, подобными «Современнику», «Русс[кому] слову» и проч. я не могу иметь ничего общего, — писал Де-Пуле в 1864 г. С ликованием приняв крестьянскую реформу, он видел в ней залог благополучного решения «проклятого» народного вопроса.
В своей эволюции Де-Пуле уже не мог остановиться на определенной грани. Центробежные силы эпохи разводили его все дальше и дальше с прежними единомышленниками. Славянофильские заблуждения толкали на путь охранительства. К середине 60-х гг. Де-Пуле смыкается с «консервативной партией» и даже редактирует шовинистический «Виленский вестник». В литературно-критических статьях он проповедует эстетство, призывает художников сосредоточиться на изображении совершенной человеческой души, держаться подальше от злобы дня. Однако сам последнего принципа не придерживался и нередко проявлял в суждениях излишнюю запальчивость и нетерпимость к аргументам противника. Даже дружески настроенные к Де-Пуле лица (например, профессор Харьковского университета Д.И. Каченовский) упрекали его за отступничество от идеалов гуманизма, от идейного наследия 40-х гг.
Особенно наглядно падение Де-Пуле проявилось в изменении его взглядов на взаимоотношения В.Г. Белинского и А.В. Кольцова. Второв, Никитин, ряд других членов воронежского кружка не только интуитивно предполагали, но и доподлинно, из уст людей, помнивших Кольцова, знали, какую благотворную роль сыграл критик в судьбе поэта. Не мог не знать этого и Де-Пуле. Тем не менее уже в сборнике «Воронежская беседа на 1861-й год» он вступает с самим собою в противоречие, пытаясь, с одной стороны, отдать должное личной и общественной поддержке, которую оказал критик Кольцову, а с другой — намекнуть на некую его идеологическую «корысть», сгубившую песенника. С годами Де-Пуле все более утверждался в своем предвзятом мнении, кульминацией которого стала книга «Алексей Васильевич Кольцов в его житейских и литературных делах и в семейной обстановке» (1878). В ней немало наполненных желчью страниц, призванных по сути дела окончательно ревизовать устоявшуюся в сознании публики точку зрения на место Белинского в жизни Кольцова. Передовая печать сурово осудила несостоятельные выпады Де-Пуле против Белинского. Любопытно, что Тургенев, наслышавшись о пасквильной книге Де-Пуле по отзывам критики, отозвался о ней неодобрительно.
Переход Де-Пуле в лагерь откровенной реакции вызвал решительную отповедь со стороны демократических сил. На страницах «Отечественных записок» появился даже памфлет, анонимный автор которого, зная в мельчайших подробностях перипетии биографии Де-Пуле, зло высмеивает своего героя и стремится создать обобщенный образ самонадеянного и самовлюбленного провинциала с его ложным местным патриотизмом. Политическая физиономия Де-Пуле обрисована язвительными, сатирическими тонами. Вместе с тем чувствуется, что пером памфлетиста водили и сугубо личные антипатии к Де-Пуле.
Сегодня следует подходить к фигуре воронежского публициста и литературного критика с полной объективностью, с учетом его определенных заслуг, с пониманием того, что многое в журнальной полемике 1860-х гг. диктовалось чисто тактическими соображениями, а порой и частными пристрастиями. Де-Пуле — явление не только значительное само по себе, притом явление сложное, неоднозначное, но и в известной степени закономерное. За ним стоит целый ряд менее крупных, чем он, провинциальных деятелей.
Участь Де-Пуле глубоко драматична и одновременно поучительна. Урок состоял прежде всего в том, что без твердой почвы, без внутреннего идейного стержня нет целостной творческой натуры. Сам Михаил Федорович это отчасти сознавал; в одном из его писем 1864 г. встречается характерное признание: «Всякое дело требует всего человека, а я ни одному делу никогда не мог отдать себя…».
Урок Де-Пуле состоял также и в том, что фетишизация провинциальности как некоего особого, едва ли не замкнутого в себе мира являлась не просто самообманом, но и вредным в своей исходной посылке тезисом. Де-Пуле стал воинственным защитником провинции от якобы грозящих ей извне сил. В соответствии с догмами славянофильства он считал, что провинция стоит ближе к народной жизни, стремясь при этом обличить столичных «кабинетных работников». Своеобразный теоретик «провинциализма», Де-Пуле пытался обозначить (например, на страницах славянофильского аксаковского «Дня») его специфические задачи, которые понимал в консервативном духе «смирения и уважения».
Нельзя сказать, что Де-Пуле был неправ во всех своих утверждениях относительно провинции. Мы уже приводили выше его глубоко справедливое замечание о необходимости развития самостоятельной, неофициальной губернской журналистики. Трудно не согласиться и с мыслью Де-Пуле об издержках «литературной централизации», когда начинающий талантливый писатель «с некоторым запасом данных об известной ему среде» торопится переселиться в столицу и, будучи оторван от провинциальной жизни, многое от этого теряет. Де-Пуле с его связями в бюрократически-чиновничьих кругах, бесспорно, мог и сам перебраться в Петербург, но не делал этого, полагая, что нужен провинции. Его одержимость этой идеей имела своим конкретным следствием, как мы знаем, немало положительного (в первую очередь для воронежского края).
То, что Де-Пуле радел за расцвет провинции, долгие годы прозябавшей в спячке, можно понять и принять. Однако искусственно сконструированная им концепция противостояния столиц и провинции, предопределенная противоречивостью его общественных устремлений, была в корне порочна. Де-Пуле не сумел увидеть, что и окраины, и центры Российской империи равно страдали от гнета царизма, что диалектика момента в том и состояла, чтобы не только склонить внимание столичной интеллигенции к насущным запросам провинции, но и последней ориентироваться на высшие духовные ценности, выработанные лучшими умами в столицах. Не географическое, а сугубо социальное начало — вот что было важнее всего. Взаимоотношения между центрами и глубинкой были гораздо сложнее, чем они казались Де-Пуле. Об этом свидетельствуют конкретные человеческие судьбы.